Вездесущий взгляд

Закончилась работа картеля, которая продолжалась в течение года и была посвящена теме Конгресса NLS-2024 «Объект взгляд» (11-12 мая). В конце апреля состоялись первые Дни картеля — русскоязычное событие, где были представлены результаты работы групп. Публикуем доклад Александра Силкина, который был сделан в одной из секций и, с любезного согласия Marina Frangiadaki, ее комментарий к этому тексту и небольшую дискуссию.

______

Когда мы говорим сегодня о том, что в наше время объект а находится в зените, кажется, можно выделить один из объектов, который сегодня довольно точно соответствует такой формулировке: объект-взгляд, достигая этой позиции, стремится стать всевидящим оком.

В семинаре X мы встречаем клинический пример, который Лакан приводит из своей практики, где объект взгляд выходит на сцену в тот момент, когда пациентка, вдруг начав откровенничать, произносит: «Поддержка, в которой я нуждаюсь, это вы сами. Взгляда, моего взгляда, недостаточно, чтобы извне уловить все то, что необходимо в себя вобрать. Не глядеть, как я действую, а действовать за меня — вот о чем идет речь… Я телеуправляемая» — говорит она. Это, поверьте мне, не метафора и никакого чувства зависимости она не испытывает» [1]. Вслед за этим Лакан переходит к пассажу о несостоятельности левака, который всегда оказывается «телеуправляемым» правым.

Такое господство взгляда над телом ещё проще уловить в случаях невроза навязчивости. Жак-Ален Миллер замечает, что Лакан определяет обсессивного как того, кому  «не удаётся освободиться от взгляда» [2].

Эту связь взгляда и власти Лакан выделяет как минимум в 1963 году, но нужно сказать, что вопрос этот становится весьма актуальным во французской интеллектуальной среде того времени. В 1977 году Фуко, который тогда занимался разработкой вопроса о власти в контексте становления клиники, в беседе с Ж.-П. Барру и М. Перро  также затрагивает эту тему: «Мне хотелось выяснить, как вводился и закреплялся в учреждениях взгляд врача, как новый образец больницы становился сразу и следствием, и опорой для взгляда нового типа. Так, изучая различные архитектурные замыслы и планы, последовавшие за вторым пожаром Главной Богадельни в 1772 году, я вдруг ощутил, до какой степени вопрос о полной видимости тел, индивидов, вещей под неким направленным и сосредоточенным взглядом превращался тогда в одно из самых неотступно присутствовавших направляющих начал». Занимаясь этим исследованием, Фуко обнаруживает «Паноптикум» Иеремии Бентама, изданный в конце XVIII века и с тех пор будораживший умы тех, кто был так увлечён идеями улучшения методов надзора будь то в тюрьмах, психиатрических учреждениях, в школах или на производстве. «Правило таково: по краю расположено кругообразное здание, в середине этого круга находится башня, в башне же проделаны широкие окна, выходящие на внутреннюю сторону кольца. Строение по краю разбито на камеры, каждая из которых проходит сквозь всю толщу здания. У этих камер по два окна: одно, выходящее внутрь как раз напротив окошек башни, и другое, выходящее на внешнюю сторону и позволяющее свету освещать всю камеру. Тогда и оказывается, что вполне достаточно поместить в срединную башню одного надзирающего, а в каждую камеру запереть безумца, больного, осуждённого, рабочего или школьника. И на просвет из башни можно будет рассматривать вырисовывающиеся на свету маленькие силуэты узников, заточенных в ячейках этого кругообразного здания. Короче говоря, так мы переворачиваем правило темницы, ибо оказывается, что полная освещённость и взгляд надзирателя стерегут лучше, чем тьма, которая в конце-то концов укрывает» [3]. Фуко считает Бентама дополнением к Руссо, однако добавка эта очень существенна. Руссоистская идея о прозрачном обществе, в котором отсутствуют тёмные места, доводится до идеи «всеохватывающей видимости, которая разворачивалась бы на пользу строгой и дотошной власти» [4]. Мало того, эта власть никому не принадлежит: «Власть по своей сущности больше не отождествляется с обладающим ею индивидом, который осуществлял бы её по праву своего рождения; она превращается в какую то машинерию, у которой нет владельца» [5].

В то время ещё могло показаться, что описания Бентама это утопия, которую Фуко берёт лишь в качестве интеллектуальной схемы, модели. Однако в наши дни эта машинерия исчерпывающим образом реализована и работает без остановки как минимум в отдельно взятом регионе. Речь о Синцзянском округе КНР, где правительство развернуло, пожалуй, самую глобальную на сегодня  сеть наблюдения, задействовав технологии ИИ. Под предлогом благих намерений — заботы о безопасности, конечно. Вот как описывает свои впечатления от пребывания в Синцзяне журналист, пробывший там всего лишь несколько дней: «Меня привело сюда намерение узнать, как Китай создал самый изощренный аппарат надзора в истории человечества. Я думал, что, когда я перекинусь парой слов с местными или столкнусь с полицией, мне удастся получить представление о работе искусственного интеллекта и необъятной китайской сети камер видеонаблюдения, чтобы затем описать это в своих репортажах. Однако уже через три дня я был раздавлен ощущением, что это государство следит за мной» [6]. 

Эта система вышла далеко за пределы синцзянских тюрем, в которых камеры установлены таким образом, что у заключённых нет никакой возможности хоть на секунду оставаться невидимыми. К 2015 году в Синцзяне были установлены уже миллионы камер, подключенных в единую сеть, а технологии ИИ предоставили возможность идентифицировать людей, анализируя черты лица и голос. Но эта система не ограничена только лишь полем видимого. Также развернута программа по сбору массивного объема биометрических данных, включая секвенирование ДНК, ставшей «частью [самой] всеобъемлющей и бесцеремонной системы биометрической слежки из когда‑либо реализованных» [7]. Вместе с базами с сообщениями из социальных сетей и банковской информацией это огромный массив данных, к которому была подключена система социального рейтинга: «благонадёжный», «средний уровень» и «неблагонадёжный». Вот так в Синцзяне получает воплощение сюжетная линия одной из частей сериала «Чёрное зеркало» — «Нырок».

Но дело, конечно, вовсе не в количестве камер или объёме данных. Для достижения необходимого эффекта достаточно того, чтобы субъект допускал возможность, доходящую до уровня уверенности — возможность того, что он всё время видим. Вот слова главной героини книги, написанной журналистом Джеффри Кейном о практиках в Синцзяне: «Но проблема была в том, что я ничего не знала наверняка, — рассказывала Майсем — Откуда мне было знать, сколько на самом деле у полиции информации обо мне? Может быть, их системы не так хороши, как они заявляют? Правительство заставило меня сомневаться, потому что действовало скрытно. Заставить сомневаться — все равно что испугать. Лучше допустить, что они наблюдают за тобой, и вести себя хорошо». В этом и заключается принцип паноптикума.

Однако есть и другие способы обхождения с объектом-взгляд. В семинаре XI, рассуждая о функции картины, Лакан говорит о том, что художник «даёт взгляду некую пищу, но в то же время приглашает зрителя полотна свой взгляд отложить – сложить его, как слагают оружие» [8], усматривая в этом умиротворяющий эффект. Например, одно из  решений — предстать картиной для другого. Иллюстрацией может послужить свидетельство дрэг-артиста из России, опубликованное недавно в Медузе: «…Я считаю себя сильно закомплексованным, социофобным человеком. Мне очень тяжело заводить новые знакомства, разговаривать с незнакомыми людьми, как-то себя пиарить, пушить, продюсировать. А вот с дрэгом была другая история. Дрэг во мне открыл какие-то суперспособности: добиваться чего хочу, учиться краситься и шить, знакомиться со всеми — от официантов до арт-директоров. Лишь бы попасть на сцену и оставаться там. Я это называю «синдромом человека-невидимки наоборот». В фильмах про человека-невидимку герой постоянно плавненько сходит с ума, потому что не видеть себя в зеркале — это очень тяжело. С дрэгом напротив: когда ты в образе, ты тоже себя — привычного, старого — в зеркале не видишь. А видишь субличность, которая позволяет тебе делать и говорить то, на что ты в жизни бы не решился. Получается плюс одна жизнь, как в компьютерной игре. Так дрэг вытащил меня из хронической депрессии, спас меня» [9].

Но даже такие решения не дают гарантии. В тех местах, где такие решения становятся частью биополитики, табуирующей практики подобного рода, они если не невозможны, то как минимум крайне проблематичны.